Осторожно, писатели! [сборник] - Коллектив авторов

Но жить как прежде Панасу было уже не суждено.

Один раз, примостившись под забором по большой нужде, Панас обнаружил, что не захватил бумажки, лопуха тоже поблизости не было, одна крапива.

— Эй! — позвал он нечистого. — Дал бы мне бумажку, что ли?

— С удовольствием, — ответил тот, и в руке у деда оказался лист бумаги.

Лист был чем‑то явно намазан, так как после его использования дед, не надевая портков, обежал трижды вокруг хаты, а потом несколько часов просидел в кадке с водой.

— Изверг, — обругал он нечистого. — Чтоб я тебя ещё о чём‑нибудь попросил…

Бес промолчал, но по козлиной морде было видно, что он остался доволен своей проделкой.

Летними жаркими днями любили хуторские бабы после обеда пробежаться на речку, чтобы обмыть разгорячённые тела. А как купались бабы? Конечно, голышом, где ж на хуторе купальников наберёшься? С ранних лет была у Панаса болезнь: любил он наблюдать за купающимися девками. Несколько раз заставали его за этим занятием и довольно больно били, но всё равно эту свою страсть Панас донёс до седин и даже теперь не упускал случая понаблюдать за ними из‑за кустов. Сейчас уже бабы просто не обращали на него внимания, так как Кулемиха заявила, что он даже в молодости был таким же мужчиной, как она — балериной; короче, как сам, так и там, а сейчас он даже больше баба, чем они. И вот в один из таких жарких дней бабы на своем излюбленном месте купались в речке. Неподалеку из кустов выглядывало довольное лицо деда Панаса, а чуть дальше — морда козла. Искупавшись, бабы шумною гурьбой высыпали на берег и в растерянности стали: вся их одежда бесследно исчезла. Панас почувствовал неладное и потихоньку начал ретироваться; но тут с громким треском и блеяньем из кустов выскочил козёл и запрыгал вокруг деда. На шум сразу обратили внимание бабы, и одна закричала:

— Так это же козёл Панаса. Бабы, ловите деда! Это он одежду спрятал!

Панас понял, что незаметно исчезнуть ему не удастся. За вами когда‑нибудь гонялась толпа разъярённых голых баб? Ну, значит, вам сильно повезло.

Даже смолоду Панас так не бегал, и убежать ему бы не удалось, потому что впереди бежал козёл, громко ревя и путаясь под ногами. Деда спасла глядючая акация, на которую он взлетел как на крыльях, причем, даже не оцарапавшись о колючки. Бабы с криками и шумом окружили дерево и, угрожая деду расправой, потребовали одежду. Дед божился и клялся, что ничего не брал, сваливал все на козла.

Так продолжалось минут десять, потом бабы вдруг дружно стали смеяться. Дед Панас с подозрением осмотрел себя: вроде бы всё на месте, и вдруг он понял, что слезть с дерева без посторонней помощи невозможно. Он бы и залезть на него никогда бы не смог сам, а кто ему помог в этом, он догадывался. И тут дед заплакал.

— Бабоньки, — взмолился он, — не берите греха на душу, не оставляйте меня здесь, помогите слезть.

— Ничего, старый развратник, посиди до вечера, а там посмотрим, — пообещала одна из баб, и они, смеясь, скрылись в кустах.

— Это ты всё подстроил, — стал выговаривать нечистому Панас. — Сними меня отсюда.

Но козла нигде не было видно, и Панас, прижавшись к колючему стволу, стал ожидать вечера.

Смеркалось, руки у деда начали неметь, во рту пересохло — и вдруг он услышал шум. Оглянувшись, Панас увидел, как к нему приближаются со смехом и улюлюканьем почти все жители хутора, не было лишь тех, кто не мог ходить. Единственное, что успокоило деда, так это пожарная лестница, которую несли дюжие мужики. Для хуторян такое событие — праздник: не каждый день снимали дедов с глядючих акаций. Ради такого случая все были под хмельком. Сопровождаемый шутками и подсказками, дед с трудом спустился с дерева. Но на этом его страдания не закончились. Бабы схватили его и понесли к реке. Там они быстро его раздели и бросили в воду; уходя же, прихватили одежду старика.

Тогда на берегу показался козёл.

— Ничего не нужно? — поинтересовался он.

— Ах ты бесова душа, это всё из‑за тебя, — стал возмущаться Панас, вылезая из воды. — Дай хоть что‑нибудь из одежды.

— Что‑нибудь так что‑нибудь, — проговорил козёл, и перед дедом появились валенки.

— Ты что, издеваешься надо мной? — возмутился дед.

Но делать нечего. Обувшись в валенки, оказавшиеся на несколько размеров больше, отчего ноги при ходьбе не сгибались, и прикрывая лопухом срамное место, Панас, как на ходулях, поковылял домой, сопровождаемый козлом. Перед хутором козёл словно взбесился; стал громко блеять и прыгать вокруг Панаса, создавая такой шум, что невольно из хат стали выглядывать зрители.

Вскоре весь хутор со смехом провожал Панаса до дома. Особенно изгалялась Кулемиха, но, так как сказать она ничего не могла, то, подпрыгивая и хрюкая, старалась хлестнуть крапивой деда по голому заду. Уворачиваясь от очередного удара, дед споткнулся и упал, потеряв лопух. Выскочив из валенок, он бросился по улице, ничего не предпринимая, чтобы скрыть свои прелести.

Через минуту он сидел дома, потирая места, по которым прошлась крапива, и проклиная тот день, когда решил похоронить козла на кладбище.

На следующий день Панас захотел попробовать браги, припрятанной на грядке. По его подсчётам, она должна была уже выиграться. Крадучись с кружкой в руке и озираясь по сторонам, — мало ли что может выкинуть козёл? — Панас из лопухов достал вожделенную кастрюлю и попробовал содержимое. Брага оказалась на славу. Теперь у деда возникло две проблемы: если в течение трёх дней он не выпьет всё, брага может закиснуть; а двадцать литров за три дня он точно не осилит, — значит, надо гнать самогон. А где взять аппарат? Раньше он договаривался с Кулемихой. За это она забирала половину водки. Теперь же, после того как она онемела, как с ней договариваться? Выпив кружку браги и прикрыв лопухами кастрюлю, Панас пошёл искать козла. Он принял единственное правильное решение, хотя оно ему и не очень нравилось.

Козёл развлекался тем, что плевал в колодец. Дед на это ничего ему не сказал, решительно подошел к бесу и потребовал:

— Раз ты выполняешь любые мои желания, то я тебе велю вернуть голос Кулемихе.

— Не, — завертел головой козёл, — не пойдёт; что‑нибудь плохое, гаденькое — это сколько угодно, а добрые дела пусть делает тебе кто‑нибудь другой.

— Так что, она навсегда останется немой? — забеспокоился Панас.

— Вообще‑то есть способ вернуть бабе голос. Ты должен жениться на ней.

От изумления дед Панас присел на край длинной лавки и даже не испугался, когда упал на землю вместе с лавкой.

— Чтоб ты сдох, козёл проклятый, — в сердцах закричал Панас, и столько было искренности в его словах, что козёл действительно задёргался и упал.

Ещё не веря своим глазам, дед подошёл и ткнул ногой дохлую скотину. Перекрестившись, он схватил лопату и тут же на месте зарыл козла.

Больше ничего особенного на хуторе не происходило, не считая того, что через неделю после того, как подох козёл, дед Панас женился на Кулемихе.

Гулял весь хутор, и, говорят, у Кулемихи даже появился снова голос.

Роман Михеенков, г. Москва

Сакральный массаж. Пассакалья

Andante non troppo

— А‑а‑а‑а‑а!!! Изверг! Ирод! И «дыбу» ещё разок… А‑а‑а‑а! Инквизитор! Душегуб! И «железный крюк»… А‑а‑а‑а…

Уникальному массажисту по имени Бек — гориллоподобному существу с обаянием террориста — я дал кличку «Великий инквизитор». Я искал его всю сознательную жизнь, с тех пор как музыкальное образование отравило мне детство и искалечило спину ежедневным аккордеонизмом. Нашёл случайно, когда от меня в очередной раз отказалась «скорая». Плексит! Это как насморк, он тоже проходит через неделю. Эту неделю ты тоже не дышишь. От боли. Слава святой инквизиции! — Бек к тому моменту уже понял, что массировать дряблые прелести политбюро Узбекистана менее выгодно, чем мять московский целлюлит, и приехал в столицу. За два счастливых месяца знакомства с Великим инквизитором каждому приёму массажа я придумал специальное название: «вилка еретика», «нюрнбергская дева», «колесование», «испанский сапожок», «кресло допроса».

Первая встреча запомнилась гораздо ярче, чем моя первая влюблённость, — я пережил второе рождение. Бек говорил по‑русски на уровне первой сигнальной системы, но как он общался с моим телом! Великий инквизитор с первого раза безошибочно нажал на все мои мышечные узлы и болевые точки, пальцем‑сарделькой начертил «линии боли», ведущие от причин к симптомам и обратно. Дальше я испугался: Бек посмотрел на меня так, как смотрят на «воинов‑интернационалистов», которые приезжают в южные республики «принуждать к миру» бывших соотечественников. Это позже он объяснил, что врагом его был не я, а мой плексит. Каждый приём Бек сопровождал воинственным выкриком «Ассссс»! Я отвечал ему сначала истошными криками, потом вялыми стонами. До сих пор не понимаю, каким образом я тогда выжил. Но выжил! На радостях я придумал ему слоган, перефразировав великую русскую уголовную «мантру»: «Бек боли не видать»!